Картотека счастья
Александр Кушнер
КАРТОТЕКА СЧАСТЬЯ
О лирике[1]
Поэзия - душа искусства. На Дрезденской выставке в Эрмитаже самыми привлекательными были не Рубенс, не Тинторетто, не Пуссен с их огромными полотнами на мифологические, античные, библейские и рыцарские темы, а маленький рембрандтовский портрет юной Саскии в бархатной шляпе. Саскии, похожей сразу и на девочку и на старушку. Как не побоялся художник так далеко заглянуть в будущее? Даже узоры на платье, даже драгоценная ниточка на шляпе, кажущиеся столь непрочными, написаны с такой любовью и волшебством, что, мнится, и они призваны в свидетели этой подточенной прелести, раннего увядания.
И еще - вермееровская «Девушка, читающая письмо». Как давно хотелось ее увидеть, сколько было бесчисленных репродукций!
Но где им передать этот теплый, влажный свет, льющийся из раскрытого окна, эту изумительную неровность ослепленного солнцем подоконника, этот прогнувшийся, откинувшийся назад, покрытый солнечной позолотой листок бумаги и склоненное над ним лицо!
Нет, ни живопись, ни музыку, ни поэзию не пересказать!
На что так похожи эти небольшие картины? На два лирических стихотворения в окружении длинных, эпических, высокопарных и велеречивых поэм. И роскошный пьяный Геркулес в обрамлении своей раскрасневшейся свиты, и рыцарь в блестящих латах, спасающий обнаженную пленницу, и младенец Моисей среди библейских дам в одеждах итальянской придворной знати -все это отступает и бледнеет перед чудом человеческой искренности, живой любви.
История мирового искусства кажется иногда историей кропотливого накопления драгоценных крупиц поэзии. Они-то и составляют ядро искусства.
Прежде чем перейти к разговору о литературе, приведу высказывание исследователя итальянского Возрождения М.В.Алпатова. Сравнивая знаменитые монументальные фрески сиенского мастера Амброджо Лоренцетти «Доброе и дурное правление» с его же маленькими картинами, «пределлами», он пишет: «В одной из них представлен скалистый берег моря, редкие деревья, клочочки полей, домики и трогательная одинокая лодочка на причале... Современному зрителю приходится удерживать себя, чтобы не вложить слишком много лиризма в эти картины ... Возможно, сам художник считал эти пейзажи пустячками по сравнению с гражданскими циклами. (Петрарка больше всего гордился своей ныне забытой поэмой «Африка».) И все-таки в этих «пустячках» бездна тончайшей поэзии...»
Но то же переосмысление ценностей происходит в литературе. Не только Петрарка, упомянутый Алпатовым, остался для нас великим лириком и забыт как автор эпических поэм. То же произошло и с многими другими. Многие грандиозные создания в стихах сегодня выглядят музейными раритетами, вроде того доисторического мамонта, что выставлен в зале Зоологического музея. Помню свой детский трепет перед ним, так же как обмирание в студенческие годы перед гигантскими созданиями классиков. Насколько более жизнеспособной оказалась их лирика!
Нисколько не умаляя значения пушкинской «Полтавы», лермонтовского «Демона», все же рискну заметить, что и они в нашем сознании потеснены их неувядаемой лирикой. Удельному весу стихотворной лирики предстояло расти в русской поэзии от поэта к поэту, и уже Баратынский для нас прежде всего автор прекрасных стихотворений, а не «Эды», «Бала», «Наложницы».
Невозможно представить Тютчева пишущим поэмы, и Фету поэмы явно не удались. Лирическое начало возобладало в поэзии Блока, Анненского, Мандельштама, Ахматовой ...
Разумеется, были эпические поэмы Некрасова, Хлебникова, Маяковского. Речь идет о тенденции, которая, конечно, время от времени нарушается великими исключениями. И время это, отметим, обычно совпадает с возрождением эпического сознания в годы революции (поэмы Хлебникова, Маяковского, «Двенадцать» Блока), в годы войны («Василий Теркин» Твардовского).
Сама же тенденция не случайна. Зарождение, расцвет и падение литературных жанров связаны с перестройкой жизни, сменами исторических формаций, переменами, происходящими в человеческом сознании. Канули в прошлое классицистические трагедии. Попытка Грибоедова написать трагедию в стихах закончилась неудачей. Все попытки возобновления их в наши дни оказались несостоятельными. Зато такое значение приобрела лирическая поэзия. Общую картину времени, мне кажется, нам рисует теперь полнее, чем поэма, книга стихов, которую впору назвать новым жанром. Первая такая книга создана в нашей поэзии Баратынским в 1841 году - это книга «Сумерки».
Нет, не против поэмы я здесь выступаю. Хочется лишь напомнить, что поэтическое слово - напряженное, многозначное, ассоциативное слово. Гигантомания размагничивает его. Возникает впечатление, что некоторые авторы современных поэм перешли на крупноблочный метод, слово в их работе слишком мало значит, они работают не со словом, а сразу с периодом, страницей стихотворного текста: поэмы как будто смонтированы из фабричных панелей.
Оглянемся еще раз на смежное искусство. Сегодня трудно поверить, что когда-то в европейской живописи не было пейзажа и натюрморта, что периферия прежних эпических полотен лишь в XVI-XVII веках в Голландии зажила обособленной жизнью, отвоевала себе право на независимое существование, подобно самой Голландии, освободившейся от испанского владычества. Яблоки на подносе или лимон со свисающей кожурой засверкали, заискрились, приковали взгляд, из статистов перешли на положение равноправных участников великого спектакля.
Оказалось, что нет в мире незначащих, проходных вещей, не заслуживающих любовного отношения предметов, домашних интерьеров, ландшафтов, пейзажей. Все, что связано с человеком, его будничной, счастливой и трагической жизнью, требующей ежедневной борьбы за обретение в ней смысла, получило признание, оказалось исполненным высокой ценности и значения.
Но лирическая поэзия знала это всегда, еще со времен Катулла и древних китайских поэтов. Она-то знала, но каждая вновь зарождающаяся культура проходит долгий путь и, так же как природа у Тютчева, «знать не знает о былом». В каждой культуре прирост лирической поэзии происходит постепенно; фольклорная песня со временем превращается в индивидуальную лирику; кроме того, лирика медленно вызревает в недрах того же эпоса, драмы, откалываясь от них, укрупняя детали, привлекая внимание к подробностям, повышая ценность единичных явлений, каждой человеческой мысли, чувства самой человеческой жизни. Но должны пройти века, прежде чем ей удастся потеснить большие жанры - происходит это вместе с ростом индивидуального сознания.
Лирический дар - редкий дар. Что такое лирика? Это особое, горячее внимание к человеку, к любому предмету, к любой вещи на земле, а не только стихи о любви. Лирика - это особое отношение к миру, его явлениям, взгляд на вещи и людей, окрашенный в личные, сердечные тона. Лирика - это «лица необщее выраженье», способное привлечь внимание многих. Это субъективный, индивидуальный взгляд, имеющий общее значение. Лирика живет лишь там, где есть уважение к человеку. Она умирает, когда его достоинство попирается, когда давление на него превышает более или менее устоявшуюся норму. Тотальные режимы и не заинтересованы в ней, они поощряют тяжелоатлетический, вагнеровский эпос.
Лирика играет на повышение всех ценностей, разглядывает, как драгоценность, каждую крупицу жизни.
Сиреневый куст, ночная бабочка, газетная новость, печальное воспоминание, вибрирующая каморка лифта, чужая строчка, настольный календарь, пароходный гудок...
Справочник щедрот, каталог привязанностей, картотека счастья!
В каком подробном, фантастическом, баснословном мире мы живем! Что волшеб ная пещера Али-Бабы и все его сокровища по сравнению с этой комнатой, где пьют вечерний чай, обсуждают международные события, говорят по телефону...
Лирика требует всех сил, всего сердца, ума, таланта. Пустая душа - не для писания стихов.
Не потому ли даже самые печальные строки одаряют нас прибавлением жизни, ощущением ее полноты и осмысленности. И какой бы «подстреленной птицей» ни представала она в стихах, как бы ни «прижималась к праху», дрожа «от боли и бессилия», - сама таинственная, неразложимая смыслозвуковая прелесть стиха внушает нам желание «жить и бедствовать», «мыслить и страдать».
Самые трагические стихи написаны в самозабвенные минуты творческого взлета, преодоления скорбей, освобождения от пут.
Если же поэт в каждом стихотворении уверяет нас в бессмысленности и ущербности бытия, сбивая шкалу ценности, приравнивая все к шелухе и праху, его поэзия выдыхается, остается голая техника, работающая на холостом ходу.
Есть, конечно, и противоположная опасность: неумеренный восторг, бодрое жизнелюбие, не оплаченное ни страданием, ни болью, ни отчаянием. Лермонтов сказал о поэте, что он «покупает неба звуки, он даром славы не берет».
Жизнь поэта наполнена смыслом, который дан ему вместе с поэтическим даром. Вот почему он так мучается, когда стихи не пишутся: жизнь тогда обезвоживается, обессмысливается, высыхает и мертвеет. Что, собственно, такое уж страшное произошло? Он оказался всего лишь в положении человека не пишущего, «не рисующего», «не водящего смычком черноголосым». Вот кто герой, вот кто совершает ежедневный подвиг, то есть добывает смысл ежедневно на куда более трудных путях!
Романтическое деление мира на поэтов и толпу выглядит в XX веке, с его опытом революций, войн, нечеловеческих испытаний, захвативших всех и каждого, отжившим, глубоко архаическим.
И «сосед Сергей Иванович», которого поэт заставлял в стихах прерывать колку дров, дабы слышнее была небесная музыка, «неслышная симфония», вызывает в нас не снисходительную жалость, а сердечное уважение. Посмотрели бы мы на тебя, поэта, с твоими «виолончелями» и «арфами», на его месте, - как бы ты справился с жизнью?
Лирика призвана окрылить человека, способного услышать надежду, выраженную в стихах.
Лирика - самая живая, непосредственная человеческая речь, с блестящими глазами, прямым обращением к неведомому собеседнику. Лирика добивается понимания с полуслова, полунамека; хочется сказать о вечно настоящем времени лирической поэзии.
Она останавливает мгновение (не важно, счастливое или ужасное). И это мгновение живет в веках, так и не отодвигаясь в прошлое. Сколько существует замечательных лирических стихов - столько навсегда остановленных мгновений готовы впустить нас под свои гостеприимные своды и сени. В отличие от прозы, где глаголы употребляются в прошедшем времени, в отличие от эпической поэзии, от поэмы лирика лелеет и пестует настоящее время глагола: «Брожу ли я вдоль улиц шумных...», «Белеет парус одинокий...» А если поэт и начинает в прошедшем времени: «Я слово позабыл, что я хотел сказать», то обычно через несколько строк незаметно для себя срывается на настоящее: «Не слышно птиц. Бессмертник не цветет». Даже глагол иногда кажется лишним, шаткий мостик через пропасть отвергается, совершается прыжок: «Кавказ подо мною...», «...я с улицы, где тополь удивлен...»
Может быть, поэтому лирическая поэзия не стареет. Может быть, поэтому такое ошеломительное впечатление в «Медном всаднике» производит на нас переход на настоящее время глагола, - мы узнаем в нем лирику со всеми ее свойствами: «... когда я в комнате моей пишу, читаю без лампады, и ясны спящие громады пустынных улиц, и светла адмиралтейская игла...»
Архилох, сказавший: «Пою, опершись на копье», делает это и сегодня. Лирическая поэзия живет сегодняшним днем, принадлежащим вечности.
Лирический поэт не знает, что он напишет завтра. Садясь писать стихи, он всякий раз должен начинать все сначала: нет ни героев, ни сложившихся между ними отношений, ни поставленного на рельсы сюжета, ни готовой строфики, ни ритмики... ничего. Более того, от стихотворения к стихотворению поэт успевает забыть, что он поэт. Да и можно ли жить с иным ощущением? «Божественный глагол» касается слуха далеко не каждый день. Не потому ли такого сердечного накала, такой огромной энергетической затраты требуют эти полтора-два часа счастливого труда?
«В наш век стихи живут два-три мгновенья, родились утром, к вечеру умрут...» -словно о бабочке сказал Тютчев. Но - странное дело - это капризное существо с его как будто мотыльковым веком оказывается самым долговечным, не стареющим созданием человеческого духа.
Не надо приглашать лирического поэта на стезю эпоса. О, этот неизменный и вечный вопрос к поэту благодарного и растроганного читателя: «А прозы Вы не пишете?» И заботливый отеческий совет благожела тельного критика: «Не пора ли Вам уже написать поэму!»
И то сказать, сколько поэтов на наших глазах перешли на прозу, нередко мало чем отличающуюся от их стихов. Стихи были повествованием в стихах, фельетоном, и переход произошел почти безболезненно: тот же рассказ, а что без рифмы и не четырехстопным ямбом написаны - так оно еще и лучше.
А лирика несовместима с пересказом. Она фрагментарна, непредсказуема, «моментальна навек». И прочесть ее могут лишь те, кто не ищет в стихах сюжета и нравоучения, кто наделен от природы даром тайнослышания, для кого не закрыт сокровенный поэтический смысл вещей.