"День был без числа"

А.Косоруков

«ДЕНЬ БЫЛ БЕЗ ЧИСЛА»

Тайнопись в «Записках сумасшедшего»

 

Стоит только попристальнее вглядеться в настоящее,

будущее вдруг выступит само собою. Дурак тот, кто

думает о будущем мимо настоящего ... Оттого и вся

беда наша, что мы не глядим в настоящее, а глядим

в будущее[1].

 

 Н. В. Гоголь

 

 Нет ничего труднее и важнее, как откровенно говорить о настоящем. Не о мелочах и частностях, застилающих глаза и забивающих уши, а о смысле настоящего, о той главной боли и главной надежде, которые остро переживаются всеми, но оцениваются по-разному, часто с прямо противоположных позиций. Люди и оценки сшибаются в непримиримой борьбе, в неистовом стремлении уничтожить друг друга. Война с оружием в руках и словесная война всегда сопровождают и подкрепляют друг друга. Каждая из противоборствующих сторон мечтает подчинить себе и свое время и достижимое пространство со всем, что их наполняет. У каждой на знамени свой символ, своя правда. Но Земля одна, жизнь единственна и неповторима для каждого человека, а потому он испокон века - в мечтах и сочинениях лучших умов - отыскивает и отстаивает общечеловеческую правду, правду для всех землян. Полную правду своего времени. Трудное и опасное дело - «истину царям с улыбкой говорить» (Пушкин). Тут нужно подлинное мужество, но и оно в иные времена оказывается бессильным и бесполезным: в глухую пору листопада правдивое слово преследуется и наказывается как тяжкое преступление. И тогда на помощь приходит искусство иносказания.

Иносказательная литература мира порождена такими социально-политическими обстоятельствами, когда нельзя говорить и писать правду, когда ложь выдается за истину, но когда в то же самое время в обществе возрастает голод на правду, потребность знать ее и рассказать о ней людям, несмотря на то, что она не угодна и не нужна тем, кто может отрезать язык у говорящего и уши у слушающего ее.

Возможность иносказания заложена в самой природе слова вообще и художественного в особенности. Народное творчество -от поговорки до сказки и мифа - доказывает, что неграмотные, необразованные смерды владеют тонкими формами иносказания, умеют разгадывать и постигать смысл, скрытый за словами. Оно создало художественные символы колоссальной обобщающей мощи - Бог, Сатана, Прометей, Иов, Илья Муромец, Иванушка-дурачок и многие, многие другие. Индивидуальное, литературное творчество во все времена и у всех народов культивировало иносказательные формы художественной речи. Ко времени Гоголя они достигли высокой степени изощренности. Его гений, по природе своей необычайно восприимчивый к тайному, глубинному смыслу вещей и слов, черпал творческие силы из обоих источников - из искусства народного и индивидуального. Он учился у жизни, у народа и у крупнейших мастеров слова. Это общепризнано. Мне хотелось бы в этой связи уточнить один акцент. Вряд ли возможно всерьез оспаривать, что Гоголь жадно впитывал символико-иносказательное искусство немецкого гения Э.-Т.-А. Гофмана, который тогда был хорошо известен просвещенной европейской и российской элите. О родстве дарований Гофмана и Гоголя отечественными и зарубежными исследователями написано немало страниц. Но есть еще один гений, который, на мой взгляд, также близок Гоголю по душе, по образу мышления и восприятию действительности. Это - безымянный Автор «Слова о полку Игореве», вокруг которого -вот что весьма и весьма существенно - во времена Гоголя кипели литературные страсти, которое тогда широко переводилось, издавалось и комментировалось и которое Пушкин оценивал как высочайшее поэтическое творение. В статье «По былям сего времени»[2] я попытался показать родство художнических натур Гоголя и Автора «Слова», из которого чаще всего и проистекает влияние одного Мастера на другого. Автор «Слова» отделен от Гоголя значительно большей временной дистанцией, чем Э.-Т.-А. Гофман, но зато он - гений «свой», русский. Я вовсе не собираюсь измерять и сопоставлять силу влияния Гофмана и Автора «Слова» на Гоголя. Это занятие, мне кажется, не принесет хороших плодов. Важно, однако, видеть в числе предшественников Гоголя как того, так и другого.

«Записки сумасшедшего» Гоголя относятся к числу немногих чрезвычайно загадочных шедевров мировой иносказательной литературы. Они написаны в ключе закрытого художественного символа, близкого по сложности понимания к шифру. Поэтому, прежде чем приступить к конкретному разбору их смысла, совершенно необходимо четко установить особенность их формы, опорные сваи их композиции, структуры художественного образа Поприщина - главного героя «Записок».

«Записки» - художественное иносказательное произведение, сочиненное гениальным писателем Николаем Васильевичем Гоголем, а не литературная энцефалограмма душевного заболевания титулярного советника Поприщина, записанная им самим. Это - повесть о страданиях и судьбе русского интеллигента, а не дневник сошедшего с ума мелкого петербургского чиновника. Но «Записки сумасшедшего» написаны Гоголем, и, значит, в некотором смысле он отождествляет себя с сумасшедшим, то есть с Поприщиным. Отождествление, на мой взгляд, относится как к форме «Записок», к форме изложения мыслей, так и к их содержанию.

По форме «Записки» - рассказ человека, сошедшего с ума, о себе и о жизни вокруг. Все увидено его глазами, пропущено через его восприятие и оценено его словами. И, значит, он «соавтор» Гоголя, а не только предмет его изображения. В повести все дано под двумя углами зрения. Удивительно объемно, достоверно и впечатляюще двойное зрение Гоголя, его способность осветить жизнь человека извне и изнутри. Автор, конечно, корректирует «соавтора», но так, что не мешает ему оставаться самим собой. Самохарактеристика - таков основной метод изображения Поприщина, а через его восприятие и российской действительности. Может показаться, что это и единственный метод. Так было бы, если б Гоголь не насытил повести различными формами иносказания. В них-то, прежде всего - в закрытом художественном символе, и содержится авторская корректировка самохарактеристики, истинная точка зрения Гоголя.

Рассмотрим двойную оптику Гоголя на примере следующего рассуждения «соавтора»: «Признаюсь, я бы совсем не пошел в департамент, зная заранее, какую кислую мину сделает наш начальник отделения. Он уже давно мне говорит: «Что это у тебя, братец, в голове ералаш такой? Ты иной раз метаешься как угорелый, дело подчас так спутаешь, что сам сатана не разберет, в титуле поставишь маленькую букву, не выставишь ни числа, ни номера». Проклятая цапля! Он, верно, завидует, что я сижу в директорском кабинете и очиниваю перья для его превосходительства»[3]. Как отнестись к этому диалогическому размышлению - как к ложному, поскольку оно принадлежит «сумасшедшему», или как к истинному, поскольку оно сочинено Гоголем? Думается, оправдан такой подход к рассуждению и к «Запискам» в целом, когда всякий раз надо конкретно разобраться, что истинно и что ложно в потоке сознания Поприщина. Форма «Записок», безусловно, подтверждает оценку начальника отделения, который в действительности и в повести воплощает образец нормального чиновника и вообще нормального человека - опорной фигуры государственного аппарата и государства в целом. Композиция повести в самом деле подобна ералашу, - в ней сущая ерунда соседствует с серьезной социальной критикой, глубокие, точные оценки - с явным абсурдом, так что в целом «Записки» убедительно (но только по форме!) подтверждают, что они - записанный Гоголем поток сознания - написаны безумцем. Сюжет мечется «как угорелый» -от поступков хотя и совершаемых ненормальным человеком, однако остающимся для самого себя и для окружающих все тем же мелким чиновником, к действиям, которые совершаются человеком, лишь внешне напоминающим Поприщина, но в действительности маниакальным сумасшедшим, вообразившим себя испанским королем. На наших глазах происходит коренная ломка самосознания Поприщина, и с этого момента «угорелый» сюжет становится фантасмагорическим. Титулы главок в «Записках» даны «маленькими буквами», а уж хронология порой не просто без числа и без номера, но, кажется, ни на что разумное не похожая. «Дело» в целом, то есть все произведение Гоголя, оказывается иногда столь запутанным, что «сам сатана не разберет».

Значит, композиция, сюжет и само содержание «Записок» должны убеждать читателя в том, что они будто бы - монолог сумасшедшего, с соблюдением типичных особенностей его расстроенного сознания и самосознания. Но вместе с тем анализ показывает, что повесть имеет другую, более глубокую основу построения и содержания - в ней собрано и четко распределено по стадиям развития «умопомешательства» Поприщина очень многое, о чем в условиях деспотического режима Николая I невозможно было говорить открыто, прямо. При этом, понятно, наиболее тщательно «зашифрована» третья, высшая стадия «сумасшествия» (испанский король), когда Гоголь критикует государственное устройство России и особу государя императора.

Весьма характерна мотивировка Поприщиным конфликтных отношений между ним и начальником отделения. Сумасшедшему недоступно осознание истинных причин, а значит, Гоголь должен придерживаться этого правила, чтобы «Записки» были психологически правдивым произведением. Читатель, разумеется, понимает, что нормальный начальник не может завидовать служебному положению своего подчиненного. Однако бывает, мания преследования или величия по-своему, извращенно, но все же отражает атмосферу в обществе. Поприщин говорит правду, но не применительно к личному конфликту, а применительно к ситуации в чиновничьем мире вообще, где взаимоотношения настолько пронизаны завистью к лучшему кабинету - символу лучшей жизни бюрократа, - что зависть стала поистине всеобщей причиной межчиновничьих дрязг. Во всех случаях, когда Гоголь анализирует причины явлений или событий, мы должны находить за внешне несостоятельной мотивировкой ее более глубокую, но скрытую подоснову.

Первая стадия «сумасшествия» (до чтения собачьих писем) - первый уровень и первый круг критического осмысления российской действительности. На этой стадии Поприщин, как и Гоголь в свое время, -мелкий, бедный чиновник департамента. Выше всего он ценит в человеке честность, добросовестный труд, верность служебному долгу, образование, благородство души, бескорыстную любовь. С этой высоты он резко критикует губернское (областное) чиновничество за бессовестное взяточничество, своего начальника отделения - за пошлость и пустоту души. Вместе с тем он восхищается директором департамента, его государственным умом, ученостью, но тут Автор иронически снижает пафос «соавтора», оттеняя иллюзорность этих его впечатлений. Поприщин глубоко заблуждается, полагая, что директор департамента его «особенно любит». Столь же обманчиво и наивное представление Поприщина о возможности бескорыстной любви женщины, занимающей высокое положение в обществе, к бедному чиновнику. Он живет в самообмане, что поскольку он - дворянин, человек благородного звания, то он равен им. Это убеждение столь же нелепо, как и другое - вера в то, что он понимает собачий язык, что собаки переписываются между собой, а он умеет читать их письма.

Вторая стадия «сумасшествия» - второй уровень осмысления действительности — начинается с прочтения писем Меджи, собачонки Софи, в которую влюблен Поприщин.

Обретение «соавтором» необыкновенного дара видеть жизнь глазами собак, от которых люди, как известно, не таятся, позволило изнутри взглянуть на жизнь и открыть для себя многое, что ранее было ему неведомо: «Признаюсь, с недавнего времени я начинаю иногда слышать и видеть такие вещи, которые никто еще не видывал и не слыхивал» (с. 159). В основе уподобления Поприщина собаке лежит мысль о том, что отношение «их превосходительств» к мелкому чиновнику подобно отношению хозяина к собаке. В табели о рангах дворянин Поприщин занимает место дворняги, которую Меджи высокомерно презирает как «урода» (с. 166, 167; этим же словом характеризуется и Поприщин).

Письма Меджи, прочитанные Поприщиным, вызвали в его душе глубочайшее потрясение, а в его взглядах — переворот. При истинном свете оказалось, что «его превосходительство» директор - не умнейшая голова, не государственный муж, как ранее думал Поприщин, а «очень странный человек» (с. 165), недалекий «честолюбец», почти впадающий в умопомешательство при ожидании очередного ордена, и высокомерный «масон» (с. 168), презирающий, как непосвященных, обыкновенных людей. Сам Поприщин для директора вовсе не уважаемый, любимый работник департамента, а «вместо слуги», «совершенная черепаха в мешке». Все эти открытия глубоко ранили душу Поприщина. Но сильнейшее разочарование, вторично «помутившее» его разум, заключалось для несчастного титулярного советника в коротенькой фразе Меджи: «Софи никак не может удержаться от смеха, когда глядит на него» (с. 167), то есть на Поприщина. Это было словно удар по голове: обожаемая им Софи не только не любит его, но зло смеется над ним! А любит она, оказывается, полное ничтожество в камер-юнкерском мундире! Есть отчего сойти с ума. Однако сила любви и потребность человеческой души в ней столь велики, что Поприщин готов перенести наигорчайшее знание об отношении к нему Софи, но это не может заставить его отказаться от своей любви. Любовь обращает разочарование в ярость ... против «генералов и камер-юнкеров», которым достается непомерно много благ и прав за счет титулярных советников. Любовь пробуждает в нем новую жажду правды, желание докопаться до глубоких причин социальной несправедливости: «Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник?» (с. 168). Но, как он ни мучился, ответа не нашел. Безвыходная ситуация порождает дальнейшее осложнение болезни - умопомешательство на получении высокого чина, который (единственно!) дал бы ему возможность осуществить мечту о любви. Теперь в его голове все путается до такой степени, что «сам сатана не разберет». Только после этого появляется «угорелая» хронология - Год 2000 апреля 43 числа -(с. 170), и «бред» все реже перемежается «нормальными просветами». Но и «бред» и «нормальные просветы» следует взять в кавычки, потому что они составляют разумно организованное художественное целое.

Год 2000 апреля 43 числа случилось «величайшее торжество»: титулярный советник стал испанским королем. С этого момента оптика Гоголя - Поприщина в третий раз резко меняется: теперь он смотрит на все с высоты королевского положения. Это дает ему новую широту и глубину зрения: «Теперь передо мною все открыто. Теперь я вижу всех как на ладони. И тут же, следуя психологии сумасшедшего, Гоголь загадывает читателю такую туманную загадку, что только попробуй разберись: «А прежде, я не понимаю, прежде все было передо мною в каком-то тумане. И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря» (там же). Эту сумасшедше иносказательную фразу, как и всякую другую в «Записках», можно разумно истолковать. Прежде мысли Поприщина вращались в узком кругу: он, Мавра, свое отделение департамента, директор, дорога на службу. Теперь ему, Королю, с быстротою ветра «приносят» различные мысли из очень далеких краев. Почему именно с Каспийского моря? Пожалуй, потому, что оно на востоке от Испании и Петербурга, где еще жива высокая репутация загадочной восточной мудрости.

 

А.С.Пушкин. Рисунок Н.В.Гоголя. 1833

 

Как всякий король, Поприщин начинает свой путь с извещения подданных, символически представленных в лице его служанки Мавры, о своем восхождении на престол: «Сначала я объявил Мавре, кто я». Затем он дает характеристику своему народу: восторженно-наивный, запуганный, глупый - словом, мавры, «черный народ», которому «нельзя говорить о высоких материях». Тронная речь к народу (Мавре) заканчивается заверением, что новый король не похож на прежнего и лучше его: «Она испугалась оттого, что находится в уверенности, будто все короли в Испании похожи на Филиппа II[4]. Но я растолковал ей, что между мною и Филиппом нет никакаго сходства ...» (там же). Возможно, что когда-нибудь короли переменят жестокое, высокомерное обращение с простыми людьми на доброе и разумное. Но это случится не скоро, году в 2000-м, когда титулярный советник получит возможность стать королем. Но и тогда это маловероятно, разве уж настолько изменится время, что в апреле будет насчитываться минимум 43 дня.

Следующая запись в календаре такова:

 

Мартобря 86 числа.

Между днем и ночью.

 

«Угорелый» календарь, похоже, изобретен на редкость трезвой и умной головой. Если бы случилось такое умопомешательство в природе, какое случается с людьми, и март слился бы с октябрем, «проглотив» шесть месяцев между ними, и получился бы один длинный мартобрь, то это означало бы, наверное, что и март и октябрь, а тем более бесследно исчезнувшие месяцы утратили свой прежний, общеизвестный характер и приобрели новый, о котором никто, кроме Гоголя, не имеет представления. Заранее, до раскрытия содержания мартобря, о его характере можно сказать весьма немного. Мартобрь объединил два наиболее нестабильных, «сумасшедших» месяца (если исходить из петербургских понятий), «скушав» все ласковые весенние, теплые летние месяцы и почти летний сентябрь. Остались только неприятные, холодные, ветреные зимние месяцы, что и подтвердится затем в «Записках». Другими словами, после мартобря наступит зима, иносказательное значение которой хорошо известно. При всех возможных нюансах его толкования зима, бесспорно, самое суровое время года, которое предъявляет к людям и природе наиболее трудные требования, - в этом духе и складываются обычные метафорические осмысления Зимы. С появлением мартобря год так изменился, что стал совершенно не похож на себя.

 

Н.В.Гоголь. Рисунок А.С.Пушкина. 1833

 

Между днем и ночью находится Вечер, который в иносказательном смысле означает время резкого сокращения света, тревожное, неблагоприятное приближение глухой, мрачной поры - Ночи. Действительно, света в этой главке очень мало, одна-единственная узенькая полоска. Но еще меньше света в последующих главках, и поэтому оправданно будет назвать Вечером время, о котором в них идет речь.

В этой главке Поприщин - Король в последний раз посещает российский департамент, в котором прослужил столько лет. Он зашел туда «для шутки» - иное объяснение появления там государя не было бы психологически убедительно. Все предстало ему в совершенно другом, беспощадно правдивом свете. Атмосфера в центральных государственных ведомствах России отравлена всеобщим раболепием перед начальством. В этом отношении все чиновники на одно лицо. «Канцелярская сволочь» особенно лакействует перед директором, который, если рассудить здраво, не заслуживает никакого уважения: «Какой он директор? Он пробка, а не директор» (с. 171).

 

И.Е.Репин. Поприщин. 1870

 

И.Е.Репин. Поприщин. 1870

 

В этой главке Поприщин прощается и со своей любимой, зайдя к ней домой, в директорскую квартиру. Прощается с самой возможностью светлой, бескорыстной любви, так как взгляд на женщину с «королевской» высоты открыл в ее сердце ... пустоту: «Женщина влюблена в черта», то есть, тут же поясняет Гоголь, в деньги, в мишурный блеск света, а не в красоту человеческой души. И не в искусство - светская женщина (а речь идет о ней) ходит в театр лишь затем, чтобы получше разглядеть в лорнет жениха «со звездой». Беспощадно, сатирическим пером изображает Гоголь сановных мужчин: «А вот эти все, чиновные отцы их, вот эти все, что юлят во все стороны и лезут ко двору и говорят, что они патриоты и то и се: аренды, аренды хотят эти патриоты! Мать, отца, бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы!» (с. 172). Удивительно, что столь острую критику Гоголь дает прямым текстом. Конечно, цензура это место не пропустила, но сама мысль о возможности опубликования подобного обобщения показательна для Гоголя той поры. Но еще более характерно другое. Он заранее твердо знал: ему не разрешат высказать открыто то, что он думает о причинах массового помешательства сановников на корыстолюбивых мечтах. Глубоко верная мысль, и не только для России: любой деспотический или царистский режим более всего утаивает от народа истинные причины безобразий, творящихся под его крышей. Только и позволил себе Гоголь назвать своим именем самую невинную из них, вечную - честолюбие. Но отчего честолюбие? И тут Поприщин, как и следовало ожидать, впадает в «бред», смысл которого в том, что причины сознательно так спутаны, как сплетни, распространяемые повивальной бабкой. Смысл, пожалуй, еще и в том, что народу «нельзя говорить о высоких материях» - это нецелесообразно с точки зрения сохранения королевской власти и всего, что с нею связано. Ей это грозит бедой столь же страшной, как введение магометанства во Франции.

 

И.Е.Репин. Поприщин. 1882

 

Все перепуталось, словно месяцы в календаре, и в результате человек утратил личностное выражение души, заболел болезнью, возбудителем которой является золотолапый микроб. Мелкие чиновники стали похожи на крупных, крупные - на сановников, а мужчины - на женщин. Само время - а что такое историческое время, как не люди и не события, заполняющие его? - само время превращается в однообразную, холодную длительность. Думы и мечты в такое время мерзнут, как носы в феврале.

 

Никоторого числа.

День был без числа.

 

Скрытый смысл этой календарной записи Гоголь объяснил не объясняя тут же, в первом предложении: «Ходил инкогнито по Невскому проспекту». Если время - это люди и события, то главное действующее лицо в стране больше любого другого влияет на характер времени. Многие даже считают, что король или государь-император и есть лицо времени. Когда же король инкогнито, то есть прячет свое лицо от общества, тогда и время инкогнито, то есть без числа, без определения. У Гоголя свое мнение насчет отождествления времени и монарха. Оно может быть выведено из второго предложения этой главки: «Проезжал государь император» (там же). Не в «Записках», а в действительности выезд российского императора не должен был быть описан столь кратко и безразлично. Его следовало бы изобразить как событие, хотя, по Гоголю, такой выезд никакое не событие, а так, пустяк, который - для «сумасшедшего» это очевидно - бесследно затеряется во времени.

Поприщин - Король скрывает свое лицо от времени потому, что не вполне обрел королевский облик: для него еще не сшита новая художественная, то есть королевская, форма (мантия). И шить ее некому, кроме Гоголя (Поприщина), так как профессиональные портные (писатели) - «совершенные ослы», «ударились в аферу и большею частию мостят камни на улице» (там же). А потому прежняя форма перешивается им самим в мантию - одеяние совершенно другого покроя. Пришлось Гоголю старую художественную форму всю изрезать, сделав из нее новый ералаш, так что даже «Мавра вскрикнула», когда Поприщин - Король надел ее.

И вот эта форма совершенно готова, но Гоголь все еще не решается выпустить в свет, «представить ко двору» свое сочинение. И герой, и время продолжают оставаться инкогнито: Числа не помню. Месяца тоже не было. Было черт знает что.

Сюжет не движется - дело, оказывается, за тем, что «до сих пор нет депутации из Испании. Без депутатов неприлично. Никакого не будет веса моему достоинству» (с. 173).

Новый сюжет закрутился в вихре, как только Гоголь вывел Поприщина в люди, облачив его в «королевский костюм» (с. 172) собственного пошива и покроя. Поприщин - Король стал героем новых событий.

 

Мадрид. Февруарий тридцатый.

 

Меняется место действия, но не так, как видится сумасшедшему. Испания, в которую депутация (смирители) привозят героя, - сумасшедший дом в России. Поскольку, однако, ему приданы грандиозные масштабы, постольку Дом символически отождествляется с Россией, и с Испанией, и с Китаем, и тем самым - с любой тиранически жестокой страной: «Оставшись один, я решился заняться делами государственными. Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государства» (с. 174). Порядки, господствующие в Сумасшедшем Государственном Доме, вполне обосновывают такое уподобление.

Главная тема королевских записок Поприщина определяется Гоголем с первых же строк: «Странная земля Испания: когда мы вошли в первую комнату, то я увидел множество людей с выбритыми головами. Я, однако же, догадался, что это должны быть или гранды, или солдаты, потому что они бреют головы» (с. 173). Тут дан ключ к расшифровке текста: в воображении Поприщина - одно, в действительности - совсем другое, а чтобы докопаться до смысла, надо соотносить воображение (мечту) с реальностью (действительностью). Воображение и мечта - испанский король в Испании, в родной стране, то есть там, где и полагается ему быть; реальная действительность - помешавшийся титулярный советник в сумасшедшем доме. Мечта и действительность, взятые вместе, дают картину жизни подданных в деспотическом государстве.

Высший начальник в Государственном Сумасшедшем Доме назван государственным канцлером. Но дело, разумеется, не в названии: в Китае оно может быть другим, в России - третьим и т. д. Дело в отношении высшего начальства к мечтателям: «Сиди тут, и если ты будешь называть себя королем Фердинандом, то я из тебя выбью эту охоту». Так оно и происходит. Единственное орудие воспитания в таком государстве - палка. Недаром, к примеру, император России Николай I получил прозвище Палкин. Поразительно, мечтатели - такие идеалисты, что даже жестокому наказанию дают благородное название: «...канцлер ударил меня два раза палкою по спине так больно, что я чуть было не вскрикнул, но удержался, вспомнивши, что это рыцарский обычай... потому что в Испании еще и доныне ведутся рыцарские обычаи» (с. 173-174).

Тема мечты и мечтателей всецело завладевает вниманием Гоголя. «Но меня ... чрезвычайно огорчало событие, имеющее быть завтра. Завтра в семь часов совершится странное явление: земля сядет на луну ... Планета Мечты была сделана в чужом государстве и не по национальной мерке: «Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается ... Делает ее хромой бочар, и видно, что дурак, никакого понятия не имеет о луне. Он положил смоляной канат и часть деревянного масла; и оттого по всей земле вонь страшная, так что нужно затыкать нос». Когда хромой делает бочку, то она сама и обручи на ней будут перекошены. Но если он к тому же употребляет совершенно неподходящие материалы, то бочка, разумеется, получится прескверная. Так и с мечтой, когда ее «делают» в Гамбурге, с применением вульгарных материалов и без всякого учета национальной специфики пересаживают на инородную почву, - вместо мечты привлекательной получается нечто вонючее, отталкивающе неприятное. Нечто противоречащее естественной мечте землян, которые поэтому вынуждены оберегать себя от «хромой» мечты - «затыкать носы». Здесь необходимо вспомнить символическое значение образа «Носа» из повести «Нос» и совет Гоголя своим издателям располагать петербургские повести в том порядке, в каком он рекомендует. Совет, думается, имел в виду читателя, который не понял бы, к примеру, анализируемого сейчас места «Записок», если бы до этого ему не был раскрыт переносный смысл художественного символа «Носа» из повести «Нос». В отличие от Луны, всякой мечты, мечты вообще Нос -мечта родная, близкая человеку. И хотя эта мечта тоже находится на Планете Луна («... там теперь живут только одни носы»), но она подвергается там опасности. Гоголь тревожится как за судьбу Мечты вообще («Господа, спасем луну ...»), так (и особенно) за судьбу осуществимой мечты: «И когда я вообразил, что земля вещество тяжелое и может, насевши, размолоть в муку носы наши, то мною овладело ... беспокойство». Оказывается, жернова, перетирающие в муку человеческую мечту, составляются из Земли и Луны, то есть из земного материалистического начала человеческой жизни и такой мечты, которая скроена по образцу «хромого бочара». Король - вообразите себя королем на минутку и вы, читатель, - имеет максимальные возможности для осуществления чьей-либо скромной мечты. Но что конкретно может он сделать? Пустив в ход государственную машину, вы, как и Попри-щин, ничего сразу не добьетесь. Вот дворяне, послушные, как солдаты («бритые гранды»), со всех ног кидаются выполнять ваше повеление ... Но, во-первых, многие поймут «монаршее желание» по-своему и «полезут на стену», чтобы снять Луну, то есть попытаются приземлить всякую мечту - сделать дело, прямо противоположное вашему приказу. Другие ... но что о них говорить, когда при одном появлении канцлера все гранды, боясь его Палки, разбегаются кто куда, оставив вас одних. Сам Король получает «удар палкою» и прогоняется на свое место. Канцлер сильнее короля-мечтателя, ибо его действия находятся под священной защитой традиции, «народных обычаев» (с. 174).

 

Н.В.Гоголь. Этюд В.А.Тропинина (?)

 

Гоголь настроен пессимистически, хотя речь идет об осуществлении скромной мечты, равной временной дистанции между 29 и 30 февраля, но, увы, столь же невозможной, как и февруарий тридцатый.

Что тут рассуждать о Мечте, когда время движется вспять и январь того же года случается после февраля и потому Полиньяк, сосланный в изгнание еще в 1830 году, оказывается виноватым в кознях против испанской королевы, коронованной в 1833 году. Когда в мире, как при короле инквизиторов Филиппе II, идут в ход дикие пытки над мечтателями, упорно не желающими нормально, как все, приспособленчески взглянуть на себя и на жизнь: «Но я уже не могу и вспомнить, что было со мною тогда, когда начали мне на голову капать холодною водою. Такого ада я еще никогда не чувствовал». Инквизиторское обращение с мечтателями было распространено не только в Испании, Китае, но и в России и во многих других странах. Гоголь прямо обвиняет монархов, не исключая и российского императора, в покровительстве злу, в поддержке жестокого насилия над человеком: «Для меня непостижима безрассудность королей, которые до сих пор не уничтожают его» (с. 175).

Что же делать мечтателям? Как спасти себя и мечту? Интеллигент мечтатель попробовал спрятаться ... «под стул». Конечно, великий инквизитор нашел его «и выгнал палкою из-под стула. Чрезвычайно больно бьется проклятая палка». Но мечтатель-фантазер в настоящем, в жизни вокруг себя, путает следствие с причиной и сердится не на Инквизитора, а на Палку. Для Инквизитора же немедленно придумывает оправдание: мол, он «действует ... как орудие англичанина». Мечтатель и в пыточной не перестает мечтать, вознаграждая себя за мучения новым маленьким открытием: «... я узнал, что у всякого петуха есть Испания, что она у него находится под перьями» (там же). Он узнал это, спрятавшись от Инквизитора под стул, что напоминает действия петуха, прячущего голову под крыло. Когда петух клюет, ищет зерна, словом, занят делом, -он работает без устали головой. Когда же он держит ее под крылом, то, по-видимому, в это время мечтает, отрешившись от окружающей действительности. Мечтателю, преследуемому властями, остается лишь одно, последнее, но очень слабое утешение: мечтать как петух, спрятав голову под крыло. Мечтать, запершись в квартире, не выходя на улицу, не интересуясь ничем, что происходит на дворе. Мечтатели, изолированные от настоящего времени, похожи друг на друга в главном: Время для них существует лишь в предельно абстрактной форме -Число 25. Ни год, ни месяц, ни страна или народ не имеют значения. Несчастные опять и опять высасывают мечту из пальца. Но не они, а их гонители виноваты в том, что фантазеры жертвуют собой без пользы для людей и погибают в полном одиночестве. Но скажите, читатель, что же им делать?

Гоголь чувствует себя в таком же положении ... Тут мы вступаем в мир последней главки, с самым «угорелым» названием:

 

Чи 34, сло Мц гдао.

Февраль, 349.

 

Время совсем сошло с ума, потому что обезумел писатель, пишущий о нем, и всякий человек с душой, живущий в нем. Обезумел от изуверской непрерывной пытки, которой подвергают его они. В этом обезличенном понятии слились для Гоголя - Поприщина государственный канцлер, великий инквизитор, государственные, религиозные и прочие силы вселенского Зла. Душевный человек, мечтатель, писатель измучен до полусмерти, почти мертв. Он забыл обо всем, даже о своей любви и о своем королевском звании. Теперь он одержим одной мыслью - чтобы поскорее прекратились невыносимые мучения, чтобы как можно стремительнее унестись «с этого света», то есть умереть, ибо у него нет другого способа прервать адский процесс пытки. «... Голова горит моя, и все кружится передо мною» (с. 176) - нарушились внутри-мозговые связи, и время нелепыми обрывками поплыло перед глазами: Чи 34, ело Мц гдао. Сознание распадается, а студеное февральское время вытягивается в фантасмагорическое число 349, составленное из нестерпимо одинаковых кругов то ли пытки на краю смерти, то ли уже самого ада. Да и разве есть у такого времени-пространства какое-либо человеческое название, когда оно, подобно истязаемому мечтателю, подвешено за ноги и его основные ориентиры перепутались - верх с низом, начало с концом, миг с вечностью. Сама Смерть пытает героя, безликая и жестокая, как Они, как время, в котором, кроме них уже никого нет.

Поэтому остается лишь одно: «... взвей-теся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего». Остается лишь оторваться от Земли, превращенной в Планету Пыток, и унестись в туманный космос, в небытие. А в последний миг жизни вспомнится самое дорогое -родимый дом и мать у окошка. Последний миг - последняя мечта о заветном в душе! А далее ... далее новый круг движений, новый круг сумасшествия. Спираль времени раскручивается вспять, герой уносится из Испании на Родину, время-пространство закрыто сизой мглой, мечта и надежда почти истаяли, но не погибли, а звенят, как «струна в тумане» (там же), манят в неисповедимую даль.

Гоголь и Поприщин почти сливаются в образе автора и в образе героя одновременно. Но их общий крик о помощи и спасении, некому было услышать в верхах ни в Испании, ни в России и нигде в мире.