Нужна вещная стратегия современности

А.П.Чудаков

НУЖНА ВЕЩНАЯ СТРАТЕГИЯ СОВРЕМЕННОСТИ

 

С миром предметов всякий человек сталкивается ежечасно. Это и предметы природные: деревья, камни, облака. И им самим сотворенные: жилые дома, ограды, башни, мосты, элеваторы, трубопроводы, пакгаузы, доменные печи, поезда, автомобили, орудия труда, мебель, посуда, футляры, предметы материальных искусств, одежда и т.д. и т.п. Всем этим занимаются архитекторы, инженеры, художники, модельеры, дизайнеры, наконец. Но речь пойдет не о предмете в его специальных функциях, не о его создании и структуре, а о предметном мире в его отношении к человеку.

Философская, социологическая мысль прошлых эпох почти не занималась этой проблемой, а если и занималась, то в самом общем, абстрактном виде, традиционно обозначавшемся как соотношение духовного и вещественного, идеального и материального. В более конкретном подходе надобности не являлось; мир вещей был легко обозрим, ориентировка в нем не составляла труда; он не был враждебен психике человека, его здоровью, его личности, не травмировал их и не разрушал. Это был дружественный, послушный своему творцу предмет.

В наше время (буквально в последние два десятилетия мировая предметная ситуация чрезвычайно переменилась.

Футляр, говорит, при всякой вещи принадлежит.

Н.Лесков. Сказ о тульском косом Левше и стальной блохе

По функциям все рукотворные предметы окружающего мира можно разделить на два класса: вещи для человека и вещи для других вещей. К первым относится одежда, мебель, жилье. Ко вторым - всех родов упаковки и сосуды, то есть вещи второго ранга, служебные.

Человек прошлых эпох, пообедав на лоне природы, свой бурдюк, горшок, погребец увозил обратно. Наш современник бросает целлофановый мешок, консервную банку, пластмассовую коробку на этом лоне (в городских условиях отправляет на свалку). Раньше упаковка, тара служила много раз. Теперь она используется единожды и все более к этому стремится.

Первое немедленное и уже сейчас видимое следствие этого - захламление мусором мест наибольшего людского обитания. В США, по данным самих американцев, ежегодно вырастают горы отбросов общим весом несколько сот миллионов тонн, на свалки выбрасываются в год десятки миллиардов консервных банок, миллионы тонн пластмасс и бумажных отходов.

Часть брошенных оболочек может использоваться снова как сырье и, превращаясь опять в упаковку, возвращаться в оборот. Но тонна отходов ни при какой технологии не даст тонну новой продукции (следует помнить к тому ж, что в общей массе мусора процент неперерабатываемых полиэтиленовых отходов все растет). Необходимо новое сырье.

Для того чтобы сделать новую упаковку взамен выкинутой, нужно срубить лишнее дерево, взять из озера еще пресной воды, снять слой чернозема для вскрытия рудного пласта, запрудить рыбную реку, затопить новые гектары плодородной земли. Потом -произвести тару и, раз ее использовав, бросить. И снова срубить дерево, разворотить для карьера еще гектар почвы - и так брать и брать у природы без конца, вернее, до тех пор, когда взять уж будет нечего.

Традиционная стеклянная банка или бутылка, обслуживающая человека много раз и не требующая бесконечных (и неотдаваемых) займов у природы, более природолюбива. Одноразовая же упаковка по своей сути антиприродна.

Но отчего ж люди поступают так скверно? Замусоривают Землю, бессмысленно-сизифовски расточают труд работников - Земли, бездумно обирают Землю?

Получается, что для одного только - для комфорта. Да, это очень нехлопотно - не возить туда-сюда кувшин, не носить никуда использованные стеклянные банки. Это очень удобно - швырнуть пластмассовую бутылку с борта трансатлантического лайнера, не заботясь о том, что в Атлантике уже плавает 100 миллионов таких бутылок и их не может растворить и поглотить бессильный Океан.

Примитивный гедонизм становится все более могущественным стимулом разных родов человеческой деятельности, причиной и оправданием все большего числа изобретений. Стремление к удобству и комфорту - паче всего остального - уже принесло большие беды (главная из них - гипокинез, то есть малоподвижность современного человека, его нежелание ходить, бегать, работать руками и ногами, когда есть возможность кататься на лифте и в автомобиле и использовать электрополотер).

С точки зрения интересов природы и существеннейших интересов самого человека, - конечно, не понимаемых как блага сиюминутных удобств - не целесообразнее ли было бы не изобретать все более эфемерные и дешевые упаковки и сосуды, а, напротив, делать их прочными и достаточно дорогими, чтобы у потребителя был стимул их возвращать? Ввести, так сказать, налог на удобства в пользу природы. Впрочем, на это вряд ли кто согласится. Современный человек не склонен поступиться в пользу природы (и свою же в конечном счете) ни малейшей частью своего комфорта. Как уговорить его об этом задуматься? Если б знать.

Можно посмеяться: нам угрожают какие-то пластмассовые бутылки. Но смеяться не стоит. Слишком много было примеров, как то, что попервоначалу казалось мелочью, через сто-двести лет так сказывалось на природе и людях, что не раз недобрым словом поминаем потом был пращур, завезший или изобретший эту мелочь.

Иное все - и люди, и земля.

Л.Мей

Идея одноразового использования в последние десятилетия охватила не только служебные вещи, но и «вещи для человека», относительно постоянные, нужные ему в течение всей жизни.

Наш век уже зачел в большое свое достижение сорочки из бумаги, картонные стаканы и тарелки, пластмассовые ложки и ножи, кастрюли из фольги, надувные бумажные стулья. Многие полагают, что если раньше одной вилкой пользовалось три-четыре поколения, а теперь она находится в руках пассажира аэроплана десять минут, после чего ее выкидывают, - то это освобождает человека от власти вещей.

Может быть, и освобождает. Другой вопрос - какой ценой.

Не будем повторять, что тарелка, служившая десятилетия, не требовала займов у природы, а для производства многих тысяч картонных, способных за это время выполнить ту же функцию, нужно свести не один гектар леса. Проблема не только в этом. Она -шире и прямым образом затрагивает личность и судьбу каждого из живущих ныне людей.

Отношение к служащим ему вещам человек нашего времени переменил в корне. Все больше выходит из обихода починка, все чаще и охотнее выбрасываются вещи еще годные. Это превратилось не только в узус, это стало признаком хорошего тона.

 

Г. Крутиков. Проект «летающего города». 1928

 

У героя рассказа Чехова «Огни», строителя большой железной дороги, высокооплачиваемого инженера, «латочка на локте» рубахи. У рассказчика это вызывает мысль лишь о заботливости жены инженера, а не о каком-либо особом его скопидомстве. В наше время все это может вызвать только улыбку. Один старый инженер, родившийся в 10-х годах нынешнего века, увидев такую улыбку на лице юного родственника, сказал: «Я стягиваю резинкой обмылки не потому, что мне жаль полтинника на новый кусок мыла. Я делаю эскизы на оборотах старых чертежей не из-за того, что выгадываю на рулоне ватмана. Я экономлю два похода в магазины в месяц. Я отдаю чинить старую обувь - я не могу позволить себе часто разнашивать новую, прислушиваясь к ощущениям в левой пятке».

С миром «вещей для себя» человек связан иначе, чем с миром предметов служебных, - гораздо теснее, ближе. Он относится к ним эмоционально - они ему нравятся или нет. Он создает и осознает их не только как утилитарную, но и как эстетическую ценность. Он связан с ним психологически.

Раньше этот транссубъектный мир был вполне устойчив. Человека окружали вещи, доставшиеся от предыдущего поколения, а новые походили на старые. Форма глиняного горшка практически не изменялась тысячелетиями. Даже мебель, несмотря на все смены стилей, внешне менялась не так уж существенно. Бюро, сделанное в конце 80-х годов XVIII века (русский Классицизм), или кресла, изготовленные по рисункам Росси и Воронихина в начале XIX века, не настолько отличались от аналогичных предметов начала XX века, чтобы человек, увидя, скажем, в 1913 году такое бюро, не понял, что это такое. Наш молодой современник не понимает назначения множества предметов прошлого века сплошь и рядом - в этом легко убедиться, понаблюдав любую рядовую экскурсию в любом дворце-музее. (Это почему-то очень умиляет авторов очерков о молодежи.) Но все чаще наш современник не может понять и назначение недавно произведенного предмета, увиденного даже в небогатом отечественном хозяйственном магазине («Это для чего?» - традиционный вопрос), - столь прихотлива стала форма обычных предметов обихода и так быстро она сменяется еще более непривычной. Эта смена в странах с высоким уровнем производства предметов потребления фантастически скора, а разнообразие приобретает чрезвычайные размеры.

Каждый день новая посуда, новая рубашка; мебель - подвесная, трансформирующаяся, сборно-разборная, гидравлическая, мебель надувная, которая сегодня «полнее», завтра «худее»; надувной же пол, эластичные перегородки - интерьер, где нет ни одной стационарной плоскости. Именно такое «пульсирующее в пространстве и времени» жилище, считает один из его теоретиков А.Рябушин, «в значительно большей степени, чем сегодняшнее, будет соответствовать содержанию и динамическому характеру жизненных процессов урбанизированного общества»[1].

 

Братья Веснины. Конкурсный проект Дворца Труда в Москве. 1923

 

Но этого мало. Уже посягают на архитектурный облик города в целом - я имею в виду проекты жилых ячеек, свободно навешиваемых на несущий каркас, с коего они так же легко в любое время могут быть сняты. Это и «Интерпол» американца В.Моргана и английские проекты: группы «Аркигрэм», башня с гнездами У.Чока, «Зерно на початке» А.Куормби; ячейки на каркасах-тетраэдрах И. Лучковой и А.Сика-чева, «Кинетическая система расселения» А.Иконникова и К.Пчельникова и др. Вчера человек, идя по улице, видел квартал «нормальных» домов, а сегодня на этом же месте на «стволах» висит лишь десяток-другой кубиков-квартир или вообще торчит одна голая мачта (хозяева уехали, забрав свои «блоки личной архитектуры»). Разрабатываются покрытия, которые «могут чутко реагировать на ветер, дождь, настроение жителей, время суток»[2]; уже есть проекты микрорайонов на платформах, способных перемещаться по горизонтали и вертикали. С немалой долей уверенности можно предположить, что следующим этапом будут проекты изменяющейся в зависимости от сезона планировки городов, - скажем, угловое смещение всех улиц летом в сторону прохладных ветров, временная переориентировка зданий по сторонам света и т. п. Надо надеяться, правда, что возможность все это проделать явится не столь скоро.

Но и этого мало. Предполагается сделать так, чтобы вещи вообще постепенно исчезали. Это один из сторонников такого пути Н.Воронов считает «наиболее перспективным» и «благодатным» путем «освобождения человека от власти вещей»[3]. «Функция, - пишет Н.Воронов, - выполняется здесь как бы в чистоте, без всякого видимого вещевого воплощения». Речь идет о том, что называют сейчас «материальной установкой» (термин был предложен еще в 20-е годы Б. Кушнером). Такие установки должны постепенно (или не постепенно) заменить собою вещи.

Так, диван заменится потоком сжатого воздуха, а вместо одеяла предлагается лучистое обогревание из скрытого, куда-нибудь встроенного источника. Правда, это только в том случае, если сохранятся стены, ибо есть проекты заменить и их «невещественными» термическими барьерами.

Возникнут, конечно, некоторые неудобства. «Нам будет постоянно грозить опасность, - говорит один из сторонников таких проектов Л.Переверзев, - налетать с разбегу на невидимый магнитный стол, сесть мимо воздушного кресла и подставить руку, ногу или голову под испепеляющий удар когерентного излучения». Но технически это преодолимо: «...придется как-то оптически уплотнить большинство наших незримых вещей и придумать систему зрительных указателей их положения, пространственных границ, отличительных признаков. Иными словами, изгнав вещественность из нашего окружения, мы тотчас же будем вынуждены возродить ее вновь, хотя, конечно, уже в качественно ином облике»[4]. Итак, вещи все же останутся. Цель же в том, чтобы, пересоздавая их, искать нечто наименее похожее на то, что было.

Таким образом, и безудержные поиски новых форм вещей, и идея их одноразово-сти, и отказ от вещи, и ее возрождение в «ином облике» - все это стремится к одному и хочет одного: перемен.

Предполагается устроить вещный мир меняющимся во всех своих элементах - и по возможности скорее.

Это приблизительно то же самое, как если бы человек всю жизнь куда-то ехал, а за окном мелькали станции, города, реки.

Учтем еще и перемены самого лица Земли - новые гигантские водохранилища, перенесенные деревни, каналы, новые шоссе, вырубки, степи и пустыни. Не забудем также о постоянном появлении - неизбежном с развитием техники - еще не бывших предметов. Будем иметь в виду и необычайно быструю смену в современном мире явлений невещественных.

В мире, организованном таким образом, постоянным можно ощущать только свое «я». Все, что «не-я», меняет очертания, плывет, - нет, несется куда-то, и все шибче. Но долго ли в такой ситуации можно сохранять твердое ощущение своего «я»?

 

У Ивана красных платьев,

Красных шапок, сапогов

Чуть не десять коробов.

П. Ершов. Конек-горбунок

Человек смотрит на часы, где вместо арабских или римских цифр - палочки или вообще пустые места. Конечно, в конце концов человек догадается, который час. В следующий раз он определит это еще проворнее и т. д. (Недавно автору данной статьи довелось увидеть наручные часы - французского производства - вообще без всякой градации циферблата. Их владелец, известный славист, сказал, что он уже почти научился определять по ним время.) Но кто сочтет, сколько психической энергии ушло на преодоление этого бессмысленного новшества? Почему человек принужден выбирать доску для резки овощей из восемнадцати разных образцов? Зачем он должен «осваивать» за каждым обедом новый картонный сервиз и обнашивать каждые три дня новую обувь? А кто сочтет мучения тех миллионов людей преклонных лет, которые не могут приспособиться к такой гонке вещей и в которых она поселяет лишь чувство неуверенности? Человек, как известно, может привыкнуть ко всему. Но не так обидно, когда в том есть необходимость. А если особой нету, то не стоило ли бы высвободить психическую энергию для чего-то более высокого?

В дороге человек может провести месяц, год. Но он не вытерпит ехать всю жизнь, глядя в окно вагона на принудительно новые пейзажи.

Привыкнув к вещи, человек «не замечает» ее, хотя и пользуется ею. Автоматизм восприятия - великий охранительный механизм психики. Его нельзя безнаказанно нарушать.

Наблюдающийся сначала на Западе, а теперь уже и у нас в последнее время взрыв вещной «ностальгии», интереса к предметам быта 40-50-летней давности, не представляющих художественной ценности (китч), несомненно, свидетельство тоски по устойчивой вещи прошлого.

Быть может, стоит пересмотреть отношение к предметной стилизации как к чему-то второсортному. Сохранившихся старых вещей на всех не хватит. Нужны их подобия, напоминание о них, чтобы человек мог ощутить себя причастным к своей истории -предметной истории. Современная технология, с ее новыми материалами, создает неограниченные возможности любых подобных имитаций.

Воссоздание островков ушедшего вещного мира должно быть разнообразно - от копирования предметов обихода до зданий. Совершенно необязательно воссоздавать в данном городе вещи только данного региона. Ведь никого не смущает наличие прекрасной коллекции тропических бабочек в Стокгольме. Как известно, «схема и планировка зал» нынешнего Музея изобразительных искусств были сделаны по образцу дрезденского Альбертинума и Старого музея в Берлине»[5]. Техника будущего (голография, видео и т. п.) сделает подобные «перенесения» легко осуществимыми.

Человек прошлых, домашинных культур производил ограниченное число необходимых предметов и вполне ими обходился (предметы роскоши имели очень узкий круг потребителей). Машина это положение коренным образом изменила. Число произведенных человеком вещей - даже одних предметов быта - невероятно возросло, и он уже вынужден печатать громадные проспекты и каталоги - лоции в этом необозримом мире - и тратить все больше времени и сил на обучение своих сограждан ориентировке в нем (в некоторых американских школах это уже вводится как учебная дисциплина). Предметы ныне занимают на Земле огромную территорию - и не только собственным объемом. Они уже имеют свое жилье — свои чехлы, оболочки, гаражи, крыши, площадки, пакгаузы, ангары, аэродромы. Они теснят леса, поля, сады все больше и больше. Они уже заполоняют то пространство, где человек охотно жил бы сам.

Но количество лишь один из немногих показателей новой ситуации. Перемены коснулись самих функций вещей. Здесь уместно поставить вопрос о разного рода бесполезных вещах, раньше называвшихся безделушками, а теперь - сувенирами. Они все больше заполняют нынешние обиталища. Почему нелепы туески в современной квартире и странно выглядит деревянная кружка? Не потому, что они «не сочетаются» с современным интерьером, а оттого, что туес течет, а кружка изначально изготовителем для жидкости не предназначалась. Очень симпатичные сами по себе игрушечные звери выглядят лишними потому, что в них никто не играет.

Но, возразят нам, безделушки существовали всегда. Это так. Но область их функционирования была несравненно уже и ограничивалась сферой, так сказать, светской и любовной. По точному свидетельству Г. Гессе (речь идет об эпохе до первой мировой войны), «все эти безделушки, все эти модные предметы роскоши - вовсе не чепуха, вовсе не выдумка корыстных фабрикантов и торговцев, а полноправный, прекрасный, разнообразный маленький или, вернее, большой мир вещей, имеющих одну-единственную цель - служить любви, обострять чувства, оживлять мертвую окружающую среду, волшебно наделяя ее новыми органами любви - от пудры и духов до бальной туфельки, от перстня до портсигара, от пряжки для пояса до сумки. Эта сумка не была сумкой, этот кошелек не был кошельком, цветы не были цветами, веер не был веером, все было пластическим материалом любви, магии, очарования, было гонцом, контрабандистом, оружием, боевым кличем» («Степной волк»).

Теперь безделушки проникли во все сферы жизни - частной и официальной. Увеличивая кладбище ненужных вещей, они, в отличие от других бесполезных предметов, занимающих пространство, но скрытых от взора, выставляются на всеобщее разглядывание и поэтому занимают место не только в интерьере, но и в сознании.

Новые качества приобретают и некоторые вполне традиционные предметы. Например, одежда. И дело не в слишком быстро меняющейся моде. Мода всегда менялась достаточно быстро. Дело в фундаментальном изменении отношения к нашей тканой и клееной оболочке.

Великий русский лингвист А.А.Потебня замечал: «В платье люди, стоящие на низкой ступени цивилизации, предпочитают яркие цвета, образованные же - темные или бледные». Это утверждение было абсолютно справедливо еще в начале нашего века. «Мы к ярким краскам не привыкли, одежда наша - цвет земли», - писал В.Брюсов. Отчасти верным оно было даже в середине века.

Очевидно, такая эволюция по пути к большей нейтральности цветов была неслучайной - хотелось бы связать ее с подсознательным стремлением человечества к высвобождению психических ресурсов для более духовных задач. Но дальше одежда приобретала цвета все более яркие. Для глаза это необычно. Живая природа не дает больших площадей интенсивного цвета: крыло бабочки, венчик цветка, хвост павлина - все это небольшое. Маковое поле – изобретение наркотического воображения цивилизации. К тому же и фазан, и ковер тюльпанов, и радуга - все это нейтрализуется буйством других летних красок: луга, леса, озера. А ярко-оранжевая или красная куртка на фоне снежного простора бьет до рези в глазах. Еще одна новая нагрузка на органы восприятия. Не более ли щадящим был принцип предшествующего этапа нашей истории, охраняющий своими скромными красками человека от ошеломляющих ударов по сетчатке? Не оставить ли оранжевый цвет лбу локомотива и жилетам дорожных рабочих?

Столь же малощадяща мода на надписи на вещах. Еще тридцать-сорок лет назад нужна была пристальность художнического зрения Ю.Олеши, чтобы увидеть мир мелких надписей на ложках, ножах[6]. Теперь эти надписи делаются крупными буквами и цифрами, рельефно выдавливаются на яркой пластмассе, чугуне, эмали, алюминии, бросаются в глаза яркими фирменными нашлепками на самых неожиданных местах одежды, заставляют читать себя на сумках, косынках, кофточках, куртках. Конечно, заманчиво использовать буквенную вязь для украшения. Но нечитаемый орнамент был более охранителен. Понятно, производителю удобно способом чугунного литья надежно запечатлеть: «2 р. 90 коп.». Но никто не думает о том, что эта надпись будет тридцать лет мозолить глаза потребителю, а может, и его детям, всякий раз принудительно рождая пусть мелкое, но все же мыслительное усилие. Нужна служба защиты органов восприятия, защиты психики современного человека от агрессии вещей, красок, знаков.

Меня окружали привычные вещи,

И все их значения были зловещи.

Н. Олейников

Враждебность предметного окружения усиливается тем, что современный человек плохо ориентируется в свойствах и принципах действия окружающих его предметов и механизмов. В прошлом городской житель, не говоря уж о сельском, знал это про все предметы, его окружавшие. Теперь ситуация другая. Человек уверенно нажимает на кнопки и клавиши, но очень приблизительно представляет, что делается за ними внутри. Это касается не только новейшей электроники. Житель современной квартиры в большинстве своем не может вбить гвоздь, отвернуть гайку, врезать замок, обстругать доску. Он не умеет держать в руках топор, молоток, пассатижи.

Любопытный материал появился недавно в «Известиях». Журналист ходил по вызовам вместе со слесарем. Вот результат его исследования: «А я в своем блокноте незаметно веду учет технической оснащенности жильцов подъезда. Получается что-то вроде инвентаризационной описи. На восемнадцать квартир, которые мы посетили, приходится двадцать пять телевизоров (цветных, черно-белых, переносных), шестнадцать магнитофонов (из них два - видео), пятнадцать проигрывателей, семнадцать транзисторных приемников. В то же время на все эти квартиры имеется в наличии лишь восемь молотков, семь клещей и плоскогубцев, три рубанка (один из которых зензубель, практическое применение которого его владельцу неизвестно). Совсем отсутствуют тиски, коловороты, ножовки, разводные ключи, многие другие инструменты»[7].

Прежде чем обучать школьника работе с компьютером, недурно бы обучить его обращаться с простой ножовкой или разводным ключом. Может быть, став взрослым, он будет чувствовать себя спокойнее и увереннее в обыкновенной квартире.

Раньше был еще один выход - поручить общение с предметами быта специальным людям (слугам). С демократизацией мирового общества он становится все менее реальным. Человека с детства необходимо воспитывать в сознании, что он сам будет заниматься предметоустройством и предметной организацией собственной жизни, что это неустранимая часть бытия и что люди и общества, жалеющие на это время, рано или поздно спохватятся, но не всегда понесенный урон будет восполним.

Характерно, что и в прежние времена наиболее творческие люди отвергали предметное изобилие, несмотря на то, что им не приходилось самим обихаживать роскошные интерьеры. Вот два высказывания Гете: «В моей комнате нет даже дивана; я всегда сижу на старом деревянном стуле. (...) Удобная, красивая мебель останавливает мою мысль и погружает меня в пассивное благодушие»[8]. «Роскошные здания и роскошные палаты - это для властителей и богачей. Те, кто живет в них, чувствуют себя успокоенными, удовлетворенными и ничего более не желают. Моей природе такая жизнь противопоказана. В роскошном доме (...) я мигом становлюсь ленивым и бездельным. И, напротив, тесные комнатушки (...) вот то, что мне нужно; они представляют полную свободу действий моей внутренней природе, в них я работаю и творю, как мне заблагорассудится»[9]. Д. Нельсон писал: «Альберт Эйнштейн жил в унылом, скудно меблированном домишке... Пикассо мог бы в любой момент заручиться услугами лучшего в мире архитектора. У него было три дома, и не один из них нельзя назвать хорошим и современным ... Матисс много лет жил в номерах заурядной гостиницы»[10].

Несется земля - меблированный шар.

О. Мандельштам

В отношении современного человека к вещному миру становится все больше игры, создается все большее количество «игровых» предметов. Это открыто признается некоторыми направлениями современного дизайна. В манифесте одного из ответвлений антифункционализма - флорентийской группы «Аркизум» - говорится, что в ее понимании дизайн - это «деятельность планирования и оперирования в области промышленной продукции, принимающая поэзию и иррациональное в качестве метода и пытающаяся постоянно убегать от скуки, создаваемой функциональностью. Наша задача - делать объекты большие, ярких цветов, нелепые, полезные и полные сюрпризов, чтобы жить с ними, играть с ними ...».

Сконструированная по этим принципам вещная среда представляется их авторам как некое поле для игры, игры со своими правилами, «со своим пространством и стилем поведения». Они хотят, чтобы созданный по этим рецептам мир «читался», развлекал, заполнял мысли и чувства своих обитателей (нечто вроде грандиозной «игры в бисер», но лишенной рационально-интеллектуальной основы). Сюда относятся такие работы, как «Расширитель сознания» или знаменитое «Желтое сердце» - приподнятое над землей сферическое замкнутое помещение, которое, ритмично пульсируя, «позволяет двоим совершить прыжок в психоделическое пространство разрешенности», отключенности от реального мира. Или - гигантский бильярд (более 200 м²) с надувными шарами, по поверхности которого могут бегать, прыгать десятки людей. Можно вспомнить и такие сооружения американского дизайна, как оранжевый занавес, которым задергивается каньон шириной в 1000 метров, или укрытая прозрачной пленкой вода залива и прибрежная полоса целого острова в десятки километров, или пластиковая стена, разрезающая белым поясом поля и холмы на протяжении сотен миль. Сооружения эти никакого реально-практического значения - хозяйственного, культурного, аттракционно-развлекательного, эстетического - не имеют и этим принципиально отличаются от любых гигантских построек всех времен, включая предшествующее новейшее. Все эти примеры показывают, что в сознание современного человека вводится целая новая область феноменов. Раньше сфера предметов занимала место служебное и периферийное. Сфера новых предметно-психических феноменов претендует на самостоятельное значение и одно из главных мест в сознании.

Когда в старину человеком овладевал сплин, он выводил из него себя сам - «переменой мест» или другими принятыми тогда способами, но сам. Теперь предлагается выходить из него не силою собственной личностной активности, но с помощью пульсирующей машины. Мало того, человеку предлагается вообще не дожидаться, чтобы «... хандра им овладела понемногу», а заранее, авансом прибегнуть к услугам подобных предметных сооружений.

Но авторы проектов таких сооружений -предполагаемых и осуществленных - мотивируют их нужность не экстремальными ситуациями, а тягой современного человека к игре, раскрепощению, бегству от традиционной упорядоченности жизни. Венская авангардистская группа «Хаус-Руккер» называет свои работы «игрушками для взрослых». Людям должны помочь специалисты, считают эти авторы, потому что они все равно будут играть в эти игры - кустарно, самодеятельно. Самодеятельно - не здесь ли ответ? Да, человек иногда пассивно предается неопределенной, не требующей собственной преобразующей деятельности забаве, заполняющей те его личностные сегменты, которые ранее были отданы активной духовной и физической деятельности, активному восприятию искусства или не одетой в пленку природы. Но нужно ли сигарету всовывать ему прямо в рот? Может быть, пусть он дойдет хотя бы до табачного киоска - авось передумает по дороге или поленится пойти в другой раз.

«Люди хотят развлечения, - писал К.Леонтьев, - жаждут новизны и движения прежде всего. Движения и быстроты во всем, быстроты сообщений, быстроты в торговых оборотах, быстроты в политике; движения скорого, легкого; как попало, без глубины и задумчивости; перемены во всем ...»[11]. В наше время эти стремления воплотить во много раз проще, чем более ста лет назад, когда писались эти слова. Когда-то хозяин одного дворца велел выломать красный и белый мрамор в своих покоях, заменив его на желтый и синий. Этот хозяин был Нерон. Сейчас похожую процедуру с обоями и кафелем систематически проделывают в своих квартирах миллионы людей.

Та точка зрения, что только непротивление переменам обеспечит человечеству будущее, находит все новых и новых партизан. С наибольшей отчетливостью ее выразил известный американский писатель-фантаст Айзек Азимов: «Род человеческий выживет, если будет смело смотреть в лицо будущему, а не держаться за прошлое, если найдет в себе мужество принять перемены, а не оказывать им бесполезное и разрушительное противодействие»[12].

В изменении окружающей рукотворной среды принимают участие многие. Но есть большая группа людей, для которых менять облик привычных вещей - профессия. Это дизайнеры. На поисках новых форм они взошли и взросли. Вот что они говорят об этом сами - уже упоминавшийся теоретик и один из лидеров практического дизайна Джорд Нельсон (наглядно с его очень интересным творчеством можно было познакомиться на американской выставке в Сокольниках в 1959 году и выставке 1966 года «Промышленная эстетика США», которые он оформлял). Дизайнер, пишет Д.Нельсон, «по своей натуре неспособен оставить вещи в покое». Одним из главных орудий дизайнера автор считает «эмоциональную способность совершить разрушительный акт». Созидание он понимает прежде всего как творческое разрушение. «Дизайн представляет собой попытку внести определенный вклад с помощью изменений»[13].

Дизайнер созидает лишь на месте разрушенного. «Изменение, переделка, обновление, - говорилось в одной редакционной статье американского журнала «Индастриал дизайн», - вот главные слова дня ... Один человек находится в направляющем центре этого изменения - промышленный дизайнер»[14]. Именно этого прежде всего требует от него общество: «... если такой вклад не вносится или не может быть внесен», то есть если проектируемая вещь по сути не нуждается в новациях, то единственный выход, пишет Д.Нельсон, «создать иллюзию изменений ... При нашей любви к изменениям потребители должны получать хотя бы иллюзию их»[15].

Что входит сейчас в оценку результатов работы дизайнера? Насколько сделанное по его проекту удобно, функционально, изящно, дешево. Работа его требует многосторонних знаний и ставит перед ним множество вопросов. Но один не ставится никогда: как сделанное соотносится с устойчивостью человеческой психики и насколько сохраняет ее глубинные механизмы.

Изменяя видимый мир, дизайнер не менее чем физик-атомщик должен осознавать обоюдоострость своей профессии.

«Мы можем переделать все». Испытав удовлетворение и поликовав по этому поводу, стоит подумать: а надо ли. Мало ли есть возможностей при современной технике, но не все они, к счастью, осуществляются.

В число задач дизайнера должна входить еще одна - преемственная связь его изделия с уже существующим. С этой точки зрения имитация пластиков под дерево и света электрокамина под естественное пламя (многие дизайнеры считают такие решения не «чистыми») не так уж глупо.

Задача, конечно, гораздо сложнее этих простейших случаев, но она, быть может, ненамного труднее других, уже решенных современным дизайном.

Работа дизайнера сейчас должна оцениваться прежде всего с позиций этой задачи - и им самим и обществом. Как в рационально организованном государственном хозяйстве гидротехник не может быть допущен к воде до ихтиолога, агронома, почвоведа, лесовода, охотоведа, так будущий дизайн станет невозможен без контроля психолога, психиатра, философа, социолога. Но дело, конечно, не в контроле, - понимание этой задачи должно войти в саму суть дизайнерской профессии. Дизайн еще более увеличил, говоря в его собственных терминах, «динамичность» и «вариантность», «временную подвижность», «повышенную трансформативность» окружающей предметной среды. И он же может и должен с этой чрезмерной подвижностью справиться.

Полный разрыв человека с исторически сложившимся вещным миром - это лишь иллюзия его освобождения от власти вещей. Только осмотрительная постепенность и неторопливая преемственность может сберечь духовное «я» и психическое здоровье человека в этом слишком скоро меняющемся мире.

Куда, куда идти теперь?

Уж новый быт стучится в дверь.

Н. Заболоцкий

Встает вопрос: окончательно ли предмет перестал быть дружественным своему создателю предметом? Предметная ситуация сейчас остра (особенно в странах перепроизводства товаров); она не может улучшиться сама собою - ежели не будет отчетливо осознана и если не будет принята общая вещная стратегия.

Эта ситуация очень похожа на ту, которая сложилась не так давно в соседней епархии, в мире вещей, человеком не созданных, - в Природе. Человек бездумно пользовался природными ресурсами и только в последнее время понял, что без конца черпать не удастся, что отношение к Природе надо пересмотреть, причем не в частностях (брать, но помене), а в целом. Стало ясно, что должна быть коренным образом изменена психология нашего современника в его отношении к природе: не «борьба» и «потребление», но охрана и природоустроение.

Издавна были лесоводы, териологи, микологи, гельминтологи, почвоведы, гляциологи, мирмекологи, орнитологи, герпетологи. Но в новой природной ситуации понадобились экологи. Точно так же в новой вещной ситуации кроме взгляда инженера, архитектора, дизайнера надобен общий взгляд на вещный мир в целом. Нужны ресологи (от лат. res - вещь).

И помочь здесь может прежде всего опыт искусства.

Взаимоотношения человека и вещи в ту или иную эпоху - явление такой сложности, что оно не может быть выражено с достаточной адекватностью в рамках рационально-спекулятивной медитации, но только средствами искусства.

И прежде всего - литературы, потому что не скульптура с ее объемной близостью к изображаемому вещно-телесному, ни живопись с ее цветом и, казалось бы, безграничными возможностями в зримой рисовке предметных подробностей, а именно литература изображает вещный мир в невозможных для других искусств полноте, детальности, красочности, объемности, движении (во времени и пространстве), как скрещение всех многоразличных эмоциональных и духовных интенций эпохи. Лишь она в состоянии запечатлеть - иногда в немногих строчках - целостный пластически-духовный образ эпохи.

И уж не приходится говорить о том, что это самый надежный источник: произведения материальных искусств разрушаются, тускнеют - «ржавеет золото, и истлевает сталь», слово же «нетленнее пирамид».

Литература вмещает в себя все предметные сферы и уже давно рефлектирует над ними.

В неспекулятивных конкретно-чувственных категориях она издавна обозначила главные вехи проблемы «человек и вещь». Ее опыт огромен. Она прошла длинный путь, за время которого в ее идеальном мире отразились ситуации, так хорошо знакомые нам теперь по миру реальному: реакция на упорядоченность, разрушение строгой формы, введение в изображенный мир случайных, текучих предметов, буйство вещей и красок и их скупость, изощренная орнаментальность и простота и т.д. И над этими проблемами размышляли великие умы. При этом чрезвычайно важно для нашей темы, что это были писатели, то есть люди, воспринимающие мир не отвлеченно-категориально, но в его конкретно-реальностном обличье, являющемся основой литературного мышления. Литература учит нас осмыслять этот вещный мир, видеть его многообразие и самые различные возможные типы отношения к нему человека, зримо показывает эти типы. Вещи могут сливаться с человеком, подавлять его и окружать его как экспонаты кунсткамеры - это изобразил Гоголь. Человек может воспарить над ними, в высоты духа - это показал Достоевский. Единство духовного и телесного нарисовал Л.Толстой. Человек способен временно освободиться от власти вещей, подняться над ними, но никогда не сможет быть целиком от них свободным, ни в минуту духовного взлета, ни в момент смерти, - это показал Чехов. В произведениях Сервантеса, Дефо, Свифта, Бальзака, Золя были поставлены проблемы утилитарного и идеального отношения к вещи, проблемы вещного накопления, вопросы масштаба и соизмеримости предмета и человека, ценности простых вещей.

Вещная стихия, всегда влиявшая на судьбы человечества, в наше время приобрела такую силу, что не может уже быть оставлена в своей стихийности, но должна стать объектом пристального изучения и руководительства разума.

Необходимо коллективное размышление над современной предметной ситуацией. Нужна выработка общей стратегии вещного мироустроения, а для этого нужна философия предметного мира.

Она должна охватить взором весь безбрежный океан вещей, который обтекает человека.

Эта философия должна быть и умозрительной и конкретно-прагматической вместе, направленной на кардинальные вопросы духа и сиюминутную жизнь во всей ее мелочной вещной сложности.

Ее время пришло.